Хроники забытых сновидений [litres] - Елена Олеговна Долгопят

без очереди было невозможно, не пустят. Но перед молодым человеком в сером расстегнутом пальто, без шарфа, без головного убора, очередь расступилась. Никто не возмутился, не воспрепятствовал. И он отворил тяжелую солидную дверь и вошел в предбанник. И швейцар скользнул по нему равнодушным взглядом, не сказал: «Куда вы, к кому?»

И не сказал: «Здравствуйте, приятно вас видеть».

Ничего не сказал, пропустил мимо, не заметил.

Молодой человек приблизился к гардеробу, но пальто не снял. Постоял тихо (да он и возле очереди стоял так же точно – тихо), разглядывая всех с печальным любопытством, как будто что-то грустное знал про всех, что-то предстоящее каждому невеселое. Или то, что ему казалось невеселым. А ему, пожалуй, все казалось невеселым, этому молодому человеку. И никуда он не спешил, не торопился.

Он долго смотрел, как люди подают номерки и берут пальто, как одеваются перед зеркалом, уставившись сурово на свои лица в зеркальном стекле. Расправляют шарфы, застегиваются на все пуговицы, надевают мохнатые шапки. И, уже сытые, пахнущие едой и теплом, направляются к дверям, на выход, в серый ноябрьский вечер с промозглым ветром. Как будто из преисподней явился этот ветер, мигом выстудит, выудит тепло и воспоминания о тепле. И точно не было этого вечера в уютном кафе, изучения меню, карандашика официантки, чиркающего в книжечку. (Кто и когда еще за вами записывал? Только здесь.)

Молодой человек стоял и смотрел.

Кто-то только что вошел и расстегивал пуговицы негнущимися промерзшими пальцами. Шапку заталкивал в рукав пальто, а во второй рукав заталкивал шарф, и это пальто с толстыми набитыми рукавами как будто и не пальто, а кукла, еще не до конца готовая.

Пальто сдавали, гляделись испуганно в зеркало, приглаживали наэлектризованные волосы и робко шли в зал.

Молодой человек, соскучившись, видимо, стоять, тоже направился в зал. Его никто не остановил и не спросил, отчего он идет в пальто. Посторонилась официантка, давая ему дорогу, но, если бы ее спросили через секунду, видела ли она его, она бы не вспомнила. Что бы он ни делал, этот молодой человек, внимания он к себе не привлекал.

Он и в зале постоял, располагая, видимо, неограниченным временем. Сунул руки в карманы. И не жарко ему было, и не холодно. Тонкая голая шея торчала из колючего серого ворота.

В центре зала на особом возвышении, на огромном серебряном блюде стояла «Прага» – знаменитый шоколадный торт, нарезанный уже на куски. И каждый кусок – в прозрачной бумажке, каждый – с острым носом, как шоколадный корабль.

Брали «Прагу». Брали прозрачные бульоны, а к ним горячие слоеные пирожки с мясом. И лангет брали, и омлет, и ели, и беседовали, и знакомились с незнакомцами, и всё тихо, чинно, под шорох шагов и стук ложек и вилок, а музыки никакой не звучало в кафе «Прага» в этот еще не поздний час в те давние времена.

Молодой человек приблизился к одному столику, приблизился к другому, увидел свободное место и сел. Никто не обратил на него внимания. Разговор продолжался. Интимный разговор, тихий. О том, что надо уже решать вопрос. Либо разводиться с той, либо расставаться с этой, что уже невозможно всё вместе.

Двое мужчин разговаривали между собой. Третьей, сама по себе, сидела с ними старушка в розовом берете на седых кудрях, ела «Прагу» алым ртом. И маленькая чашка с черным, как черная ночь, кофе стояла рядом, маленькая белая чашка с золотым ободком. Мужчины разговаривали негромко.

Разводиться – расставаться.

Белые кудри старухи и черные отверстия ее зрачков.

Сидят за столиком люди, отстояв очередь в серой асфальтовой чаше на промозглом ветру. Мужчина неуверенно берет нож и вилку, режет лангет на куски, сочный лангет, горячий, а разговор даже не по кругу, а так – из угла в угол.

Старушка допивает кофе и сидит смирно, слушает ли чужой разговор – неизвестно. Черные отверстия зрачков смотрят.

Мужчина жует мясо.

Разводиться – расставаться.

Молодой человек смотрит на них всех с грустью. Подбирает кусочек хлеба с белой скатерти и жует. Столик у самого окна, у большого стекла. Ночная улица за стеклом, Арбатская площадь. Кинотеатр «Художественный», он не виден, но он есть, он рядом.

Молодой человек сидит на стуле, сгорбившись, чуть отодвинувшись от стола, чуть в стороне.

Мужчины высматривают официантку, машут ей, вынимают бумажные деньги.

– Я расплачусь.

– Я расплачусь.

Каждый готов. Официантка кладет счет. И старушка просит свой счет и вынимает из ридикюля маленький мягкий кошелек.

– Платим по счетам, – кто-то из них это говорит – в шутку.

Все они уходят, и молодой человек остается за столиком один.

Никто его не гонит, никто не спрашивает, зачем он здесь.

Официантка уносит приборы, стелет новую скатерть, разглаживает складки. К столику подходят четверо, и молодой человек поднимается, уступает место.

Он подсаживается к кому-то еще, он переводит взгляд с одного лица на другое. Никого его взгляд, порой долгий, не тяготит. У него вообще долгий взгляд. Он любит его задерживать; на лице, на хлебной крошке, на стеклянном блике. Времени у него много, не убывает.

Столики стоят пустые, народу все меньше, ночь близится, скоро закрытие, «Прага» съедена. Он один в зале, официантки ушли.

Он шагает освещенным коридором в кухню. Посудомойки домывают посуду. Он останавливается и смотрит на сверкающие капли.

– Снег-снег-снег, – говорят посудомойки.

Он увязывается за ними до метро.

Они спешат в подземелье к последнему поезду. Он смотрит им вслед.

Снег-снег-снег.

Он бредет по ночному городу.

Женщина его обгоняет. Он прибавляет шаг, она оглядывается, равнодушно скользит взглядом. Она не боится его, она его не видит.

Он идет с ней рядом, заглядывает ей в лицо.

Она долго ищет ключ в большой сумке. У сумки надорван ремень. Женщина говорит вслух:

– Уже рвется.

Молодой человек стоит у стены и смотрит в подъездное окно. Снег на их обуви тает.

Он проскальзывает вслед за женщиной в отворенную дверь.

Она устала. Стягивает сапоги, проходит в комнату. Опускается на диван. Старый, продавленный, пружины вздыхают. Она расстегивает на пальто пуговицу за пуговицей; пальцы у нее опухшие, красные.

Сидит на диване под жидким электрическим светом. Молодой человек шагает по квартире. Рассохшийся паркет скрипит под его ногами. Но женщина не слышит.

Молодой человек останавливается возле серванта, смотрит на хрустальную вазу за стеклом. Смотрит на фотографию, приставленную с той стороны стекла; мужчина и женщина на снимке.

Молодой человек трогает занавеску; на занавеске рисунок – серебряные круги.

Молодой человек стоит у темно-зеленой стены и смотрит, как женщина снимает юбку и